Что говорят влюбленные и про влюбленных.
Часть первая. Вблизи.
- Хочешь мороженное?
- Нет. Холодно. Давай лучше кофе.
- Кофе? А мне с тобой всегда тепло.
- Глупый.
- Глупый? Но любимый?
- Немножко.
- Злюка. Рози...
- Да?
- Улыбнись.
Щелчок фотоаппарата.Он никогда не держит ее за руку на улице. Он только в какой-то момент, устав о того, что ее сумка бьет его по ногам, снимает с ее плеча длинную лямку и, укоротив, перебрасывает в другую руку. Я ненавижу этот его жест. В нем столько небрежности и уверенности, столько ровного покоя их отношений, что меня почти тошнит. Сколько я себя помню, я люблю Роуз. И Малфой тоже. Но Малфой - счастливчик. Он носит за ней сумку, он знает запахи ее духов, он зовет ее «Рози» и дарит ей цветы. И это ему она улыбается в объектив фотоаппарата.
- Вспышкой все испортил.
- Неправда. Не хмурься.
- Дурнею?
- Огорчаешь. Какой ты хочешь кофе?
Они идут рядом, в одном ритме, но не смотрят друг на друга. Хотя Малфой, нет-нет, да и бросит взгляд на ее лицо. А Роуз, запрокинув голову вверх, говорит ему что-то, торопливо, сбиваясь, повторяясь. Он улыбается. Я все жду, когда она оступится, запнется, она ведь даже не следит за дорогой. И тогда можно будет подбежать, подхватить, спросить: «Не ушиблась?»
- Почему ты остановился? Что смешного?
- Рози, ты сейчас наступишь в лужу.
- У тебя все под контролем?
- Я не могу тобой рисковать.
- Любишь?
- Немножко.
- Вредина. Скорпиус...
- Да?
- Правда немножко?
- Глупая.
Часть вторая. Со стороны.
- Уизли.
- Пришел обсудить?
- Что тут обсуждать?
- Условия брачного контракта?
- Думаю, они об этом не говорили.
- И не скажут. Они, Малфой, сбегут и обвенчаются. Им все равно.
- Что за юная леди танцует со Скорпиусом?
- Дочка героев.
У дочери Рона Уизли голубые глаза. Я знаю это с того момента, как моему сыну исполнилось одиннадцать. У нее глаза цвета неба весной. Цвета моего любимого платья. Цвета, в который Скорпиус перекрасил шторы в первые же каникулы. Мне рассказывали, что после распределения она оказалась его соседкой по столу. Он повернулся передать ей картошку, но так и не смог оторвать взгляда.
- Хорошенькая.
- Да будет тебе, Дафна. Красавица. И светиться изнутри.
- И как Рон?
- Начал, как обычно: «Не допущу». «Невозможно». Ну, ты знаешь Рона.
- А потом?
- А что потом? Ты их видишь вообще? У кого рука поднимется разлучить? Смотри, смотри, у него даже рука дрожит, так нервничает. А это вальс какой-то жалкий, Гарри.
- А ты сама?
- А я? Я враг собственной дочери, что ли? Она же только о нем. Всегда. Я про такое и у Шекспира не читала.
- Все смотрят.
- А ты не думай.
- Не могу.
- Ну, про меня думай.
- Да я и так... А если мне вдруг без тебя?
- Ну, что ты чушь несешь? Какое «без»?
- Без наследства. Без благословения. Без семьи.
- Глупая.
- Но любимая?
Часть третья. Изнутри.
Помню горку, утро дождливое, небо серое, тяжелое. Ты такое любишь. Говоришь:
- Как твои глаза.
И улыбаешься.
Еще помню занятие у лесничего. Про драконов он что ли говорил. Кто станет слушать, когда ты сбегаешь с горки? Торопишься, оскальзываешься и кричишь. Легко и радостно:
- Скорпиус!
Хагрид, тогда еще сказал, что, видимо, урок затянул. Ну и прав был, для него же драконы - это целый мир. А для меня - ты.
Я помню: обнять тебя, уткнуться в шею, голову потерять. Все помню. Как плачешь, как смеешься, как танцуешь, как ладонью скользишь под рубашку. Как любишь. Любишь еще?
Люблю. Свернуться в клубок, укрыться пледом и смотреть. Ты садишься на пол, качаешь головой, спрашиваешь обязательно:
- Ты не заболеешь?
А после, протянув руку, убираешь со лба челку. У тебя пальцы холодные, а ты твердишь:
- Может температуру померить?
Глупый, глупый мальчишка.
- Но любимый?